Данайцы - Страница 16

К оглавлению

– Да, знаю.

– И что именно?

– Драка в ресторане.

– А я сказал что-то другое?

– Ты сказал, что это имеет отношение к Проекту.

– Сказал и повторю: имеет.

– Нет!

Господи, похоже, она по-настоящему оценивала мою версию. Так значит – до сих пор у нее была какая-то своя? Она тоже не верила в случайную смерть Ромео?

Сев к стене, она вытерла слезы, долго смотрела в иллюминатор и неожиданно спросила:

– А тот сон про подвал, ну, перед стартом… – как ты объясняешь его?

Я пожал плечами, удивленный, что она еще помнит тот разговор.

– Да никак. А что?

Она отерла слезы.

– …Несколько лет назад я видела репортаж про маньяка-убийцу. Он заманивал к себе в гараж детей, в подполе распинал их на каких-то крючьях, мучил, насиловал. Когда все открылось и его арестовали, соседи сожгли гараж, а в люк подпола стали сбрасывать мусор. Я тогда еще подумала: почему мусор? По-хорошему тут нужно – часовенку, не знаю – памятную плиту какую-нибудь… И потом меня преследовал кошмар: я нахожусь в подполе один на один с этим чудовищем. Я подставная жертва, у меня за спиной топор и я выжидаю, когда смогу нанести удар. Но чудовище хитрее меня, и в конце концов я сама повисаю на крючьях. Я вижу себя и его со стороны. Я удаляюсь от стены. Подвал оказывается громадным залом, и я понимаю, что никакой это не подвал, а храм, настоящий храм – с алтарем, с иконостасом… И там, на стене, вместо себя на крючьях, я вижу огромное распятие, а ниже, вместо чудовища – кого-то в плаще… этот… он… сидит на скамеечке, крестится и шепчет молитвы… – Поднеся ко рту мизинец, Юлия несколько секунд молча смотрела перед собой. – …И вот, после того как он умер, – договорила она через силу, – после… его смерти этот кошмар… Я больше никогда не видела его.

– Хочешь сказать, предвидела его смерть? – уточнил я.

– Что он умрет, было ясно и без того, – ответила Юлия.

– Искал смерти, – поддакнул я. – А как же…

– Не смей, – пригрозила она, сморгнув слезы. – Слышишь?

– Да что ж – не смей? – Я развел руками. – Только что это была случайность, драка в ресторане, а теперь – «и без того ясно»! И без того ясно, что он не мог пережить твоего отлета? Или «и без того ясно», что ты не могла пережить, если бы все-таки пережил? Ты хоть сама соображаешь, что говоришь?

Юлия сидела, отвернувшись к стене, кулаки ее, лежавшие на столе, были плотно сжаты.

– Давай так, – сказал я. – За язык я тебя не тянул. Ведь не тянул?.. Не хочешь говорить – твое дело. Но, ради бога, все эти сновидения, эдиповы комплексы – уволь. Я не врач. Ладно?

– Он говорил, что такой полет – это то же самое, что костер, – сказала она, не оборачиваясь.

– Кто? – не понял я.

– …что наша ракета на стартовом столе – это усложненный и хорошо сложенный костер. И это убийство, о чем бы там ни говорили в газетах.

– Ну и что?

– А то, – обернулась Юлия с недоброй улыбкой. – Говорил он это все в том самом месте… где… и ты… со своей… ну и вот…

– Ты… то есть… мстишь мне?

– Нас подслушивали в постели, – добавила она, – в той же самой постели.

– Значит, – сказал я с напускным равнодушием, – он поплатился за свои слова. Ты понимаешь, что это значит?

Юлия не ответила.

– А вот и черта с два! – обрадованно воскликнул я, так, будто в чем-то уличил ее. – Ты просто мстишь мне! Никто вас не подслушивал. Никто! Так же, как и нас. Никому это было не нужно! Ровным счетом – ни-ко-му!

Прохаживаясь вдоль стены, я продолжал ворчать:

– Тоже мне, важные персоны… Да от самого начала они видели в нас только один пункт анкеты: детский дом! Только и всего!

– А они этого и не скрывали, – заметила Юлия.

– Конечно… проявляли заботу о родителях… которых нет… – Я засмеялся. – Ага… А вот теперь скажи, как они доказывали бы им, что в сеансах связи участвуют их дитяти, а не… – Я махнул рукой в сторону рубки. – Вот и вся забота.

– Но ты же сам сказал, что вас подслушивали, – возразила Юлия.

– Молчи! – закричал я вне себя. – Если бы не ты, всего этого могло и не быть! Ведь уму непостижимо: три года нас водили за нос, как кутят! Три года ходить с заклеенными глазами… вот именно – вокруг костра. Ха-ха! Да даже этот твой Ромео понял, что к чему. Даже он! Ты же, дура, ты, воспарив от счастья, вместо того чтоб хоть чуть-чуть раскинуть мозгами, ты вообразила себя черт знает кем! Золушкой! Пупом земли! Полковников, генералов ей подавай! Да только как была детдомовской дурой, так ею и осталась. С той разницей, что раньше прятала под матрацем игрушки, а теперь полковников с генералами. Да что, скажи, ты получила в своей спальне, а? Мокрый тюк, набитый солдафонским дерьмом? Этот… этот холодильник? – Я ударил кулаком по стене. – Молчишь? А я скажу тебе, что получил я. Знаешь, что? Те-бя. А знаешь, что получили полковники с генералами? Свой Трил-ли-он. И теперь генералы летят в отпуска, а девочка с мальчиком из детдома – в тартарары, в греческую пустоту. Каждому, как говорится, свое… Опля!..

В общем, все двигалось по привычному маршруту – Юлия молчала, я кричал, и не столько изобличал ее, сколько разоблачался сам. Но даже и насилу замолчав, я продолжал внутренний монолог, продолжал убеждать себя, что Ромео и полковники с генералами, и я – все это было призвано не ее детдомовскими амбициями, а как раз тем, на чем эти амбиции учреждались – привычкой к унижению. Не Бог весть какое открытие, зато оно приуготовляло меня ко многим вещам. Так, я бы нисколько не удивился, узнав, что в свое время полковник рассказал ей вполне и обо всем. Ба, да я даже могу сказать, как она встретила сие известие: абсолютно так же, как и теперешнюю мою тираду. То есть – молчанием. И полковник, ожидавший истерики, ручьев слез, изготовившийся к тому, что вот-вот нужно будет спасать слабую женщину, но никак не ожидавший молчания, – полковник, взрослый человек, повел себя как последний мальчишка: записочки, ромашки, охи-ахи и тому подобное. А над всем этим – красота! – образ Прекрасной Дамы, восходящей на костер…