Данайцы - Страница 43

От другого водителя мы узнали, что на побережье сейчас ехать невыгодно, обратно придется идти порожняком. Мое предложение заплатить за дорогу в оба конца почему-то не произвело на него впечатления. Третий, скрепя сердце, все-таки начал торговаться, но как только узнал, что должен будет подождать, пока я возьму деньги из дома, тоже отказался. Наконец за умопомрачительную цену я уговорил ехать хозяина раздрызганного, севшего на рессоры фургончика, но и тот, согласившись на все мои условия, в том числе на заявленное дважды – подождать, пока я вынесу деньги, добавил: «А оплата вперед…» Я постучал по капоту машины: «Ты что?» Он со смехом похлопал себя по голове и полез за руль.

Мы поехали.

В грохочущем салоне пахло бензином и мясной гнилью, на полу хлюпала ледяная грязь. Юлия, которая не смыкала в полете глаз, задремала у меня на плече. Несколько раз мы проскакивали нужные повороты, после чего я следил за дорогой и указывал, где сворачивать. За все время пути – заорав, чтоб перекрыть шум мотора и дребезжание кузова – водитель спросил меня только об одном:

– А чего ж форма такая?! – Он имел в виду наши скафандры.

Прижав к себе встрепенувшуюся Юлию, я проорал в ответ:

– Кино снимаем!

Чем ближе к морю, тем больше снега было на деревьях и обочинах, мы словно въезжали в зиму. Неисправная печка, хотя и включенная на полную мощность, почти не давала тепла, всякую минуту водитель был вынужден протирать рукой мутневшее ветровое стекло. Справа и слева от шоссе, будто ковчеги, выброшенные морем, темнели угрюмые короба особняков. Мельком проносились строительные пустоши, какая-то освещенная техника, груды кирпича, заборы, цепные собаки, и наконец, воцаряясь над всем этим призрачным мельтешением, с обеих сторон накатила и чуть не сплюснула дорогу стена сплошного сосняка.

Просеку мы, конечно, проехали и, развернувшись, потом чуть не весь километр на черепашьей скорости высматривали ее – было темно, а еще на полпути от аэропорта у фургончика погасла левая фара.

Грунтовая дорога оказалась расчищена и посыпана песком. Фанерная стрелка на дереве была усеяна искрящимися язвами снежков. Под ней лежала рваная автопокрышка. Наконец дом выдвинулся из-за холма. Свет фары скользнул по фасаду. Мы молча разглядывали его. Фургончик остановился у крыльца. Водитель что-то сказал нам. Юлия ответила: «Да».

В эту фантастическую минуту, когда мы были поглощены не столько тем, что видели, сколько тем, что помнили, когда мы стягивали за края то, что было у нас перед глазами, с тем, что было в наших головах, – в эту минуту все остальное перестало для нас существовать, и потому, когда водитель принялся разворачивать машину, чтоб ехать прочь (он, видимо, о том и спрашивал нас), мы не сразу могли понять, куда продолжает двигаться фургончик, и еще позже спохватились, чтоб кричать: приехали, все.

Первой, как водится, опомнилась Юлия. Она взяла из фургончика сейф-сундучок и объяснила водителю, что прежде следует открыть сундучок, так как там находятся ключи от дома. Водитель предложил взломать крышку монтировкой.

Я не стал дослушивать их разговора, зная, чем он наверняка кончится – Юлия заставит везти ее к Карлу, который как-то открыл замок нашей машины булавкой. Мои предположения подтвердились: водитель и Юлия поехали на берег, а минутами двадцатью позже к дому подкатил хорошо знакомый мне обшарпанный фургончик автомеханика.

За рулем машины сидел Карл. Заглушив двигатель, он вывалился из кабины, перебежал на другую сторону, отпер дверь и помог выйти Юлии. Заплывшее спросонья лицо его пылало от счастья. Сундучок был открыт.

– А где водитель? – спросил я.

– А у него, представляешь, колесо, – ответила Юлия, подавая мне ключ от дома. – Представляешь, гвоздь.

– Начинается… – сказал я.

– Что? – спросила Юлия.

– Ничего.

Я отпер дверь.

Пол прихожей оказался обит новым войлоком. Стены были перекрашены. На высокой ажурной подставке в горшке пенился кактус.

– Так, – сказала Юлия.

Из кухни вышел толстый палевый кот, сел на задние лапы, зевнул и равнодушно посмотрел на нас.

– Так, – повторила Юлия.

– Кис-кис, – сказал Карл и засмеялся.

Было жарко натоплено, и мне отчего-то померещился запах ладана.

Юлия с Карлом пошли по комнатам, включая всюду свет.

Усевшись в простенке между обувной полкой и гардеробом, я глядел на расписание электричек, приклеенное возле трюмо. У порога темнели пятна талой воды и комья грязи. Дверь была не заперта. Мало-помалу я задремал, в пространстве над домом мне показался туманный металлический угол, угол этот надвигался на меня, я был вынужден отступать, пока не ударился головой о гардероб, и, вспугнув кота, тоже не пошел в комнаты.

Карл, позевывая, смотрел телевизор в гостиной. Я сказал: «Привет», – однако он и бровью не повел, будто не слышал меня. На запыленном экране бесшумно скакал кордебалет.

Юлия была в ванной. Держа одну руку под струей воды из крана, другой она водила по краю раковины. В отражении зеркала я увидел, что она злится, ее поджатые губы побледнели. Я поглядел на желтый, весь в разноцветных завитках и амурах, плафон над зеркалом, зажмурился и тихо прокашлянул.

– Ведь ее предупреждали: никаких постояльцев, – сказала Юлия, глядя на меня в зеркало. – Предупреждали?

– Кого? – не понял я.

– Ундину.

– Ах… ну, да.

Ундина – тетушка Ундина – это бывшая хозяйка нашего этажа. Незадолго до старта мы заключили с ней договор, по которому она брала на себя обязательства присматривать за домом. Для этих расходов был открыт счет в банке, ежемесячно она могла снимать с него небольшую сумму. Другим пунктом договора она обязывалась не пускать постояльцев в дом – по крайней мере, на наш этаж.